05.07.2011

Один из современников А. А. Ахматовой вспоминал: «Там, в ее комнате (имеется в виду комната в Слепневском имении ее свекрови А. И. Гумилевой), висела большая икона Христос в темнице. А над диваном - небольшой портрет Николая I. Не как у снобов в Петербурге - почти как экзотика, а просто серьезно по-Онегински («Царей портреты на стене»)». Вот и еще одна из граней, духовно сближающая А. А. Ахматову с современными ей молитвенниками и заступниками. Православными Батюшками, Бога и Царя славить заповедавшими русским людям. Возможно, что пострижение в монахини - тайное, конечно, в те «баснословные» года произошло именно в Оптиной пустыне буквально накануне ее закрытия. И это не была воля самого Поэта. Таково было благословение преподобного Старца Нектария, объявившего А. Ахматовой волю Божию. А на уста при этом была наложена печать молчания, как это бывает с тайными монахинями в миру. 
До времени.

       В 1928 году умирает оптинский Старец Нектарий, великий прозорливец, а в 1929-ом в Петрограде арестовывают Старца Николая (Гурьянова), кому еще предстояло, по Божьем явлению, принять и епископский тоже тайный, сан, и это повторяющееся и радостное в жизни Ахматовой имя -  Николай Нектарий. Анна Андреевна остается без духовного руководителя, но не без молитвенника. И вот здесь мы находим немало перекличек в тех «жемчужинах Духа», что оставили нам Старец и Поэт. И, прежде всего, они смыкаются на теме Святых Царственных Мучеников.

«ИЗ-ПОД КАКИХ РАЗВАЛИН ГОВОРЮ...»

     Последние годы жизни Старец Николай (Гурьянов) молитвенно, во Духе, общался и с Государем Мучеником Николаем Александровичем, и с Государыней Мученицей Александрой Феодоровной, любил особой любовью «царскосельского ягненка Алексия» - жестоко убиенного Наследника Русского Престола. Он горячо просил всех молиться Им за Россию, за восстановление Царства Русского во главе с Царем, и очень скорбел, неся бремя страшных видений, которые были открыты ему еще в 9-летнем возрасте, когда он оказался «самым маленьким» в Ипатьевском подвале со всеми истязаемыми там Царственными Романовыми и Их верными слугами.

     А Анна Андреевна на заре еще, казалось бы, благополучной своей юности, возвратясь из Киева в Царское Село, воспроизвела такую картину в стихотворении 1910 года:  
На землю саван тягостный возложен,
Торжественно звонят колокола, 
И снова дух смятен и потревожен 
Истомной скукой Царского Села.
Пять лет прошло. 
Здесь все мертво и немо, 
Как будто мира наступил конец.
Как навсегда исчерпанная тема, 
В смертельном сне покоится
дворец.

      Но и в стихотворении 1945 года Поэт описывает какие-то лишь на первый взгляд непонятные, вырванные или подслушанные у горнего мира картины: 
Их выпили в вине, вдохнули с пылью жаркой
И с запахом священных роз... 

     О том, что «русские принцессы» были пережжены до пепла и «выпиты» с вином, признавался ещё бывший думец, Старец Николай (Гурьянов), в тайной схиме Епископ Нектарий (на снимке он справа) так говорил о себе: «Я с детства монах и давно пострижен, ещё до 1942 года. Имя монашеское - Нектарий...» свидетельствовал прикровенно:
     «Царских останков нет!  Они в свое время сожжены были... Над ними такое творили, что сохрани Бог и говорить!.. Об этом лучше молчать и плакать...» (Схимонахиня Николая «Царственная птица взывает к Богу», с. 30-31).

     «Если не будет памяти у народа, - предупреждал Старец Николай (Гурьянов), - все сотрется. Душа окаменеет... И тогда наступит полное забвение, незнание, равнодушие». И еще Старец повторял, как духовный наказ, слова Св. Игнатия Кавказского: «Никогда не уклоняйтесь от свидетельства об Истине, как бы вас ни мучили и ни давили; если христиане будут молчать, то возгласят камни - события». Когда же, хочется добавить, христиане перестают приходить к Божественной литургии, то другие обедни посещают» их и заставляют подниматься до зари:

Подымались, как к обедне ранней,
По столице одичалой шли,
Там встречались, мертвых бездыханней, 
Солнце ниже и Нева туманней, 
А надежда все поет в дали. 
Приговор... 

     Но в этих словах сквозит не осуждение Поэта, а сочувствие и сострадание к этому любимому Ахматовой «хору» нищих и обездоленных, помыкаемых антихристианской властью. И здесь вновь сближение со Старцем Николаем, с Царской Русью, стоявшей в бесконечных очередях под Питерскими «Крестами». Через них прошел и наш дорогой Батюшка. Творчество Поэта в 40-е годы, как нельзя лучше, демонстрирует сочетание событий земной жизни со знаменьями горнего мира:

Уложила сыночка кудрявого 
И пошла на озеро по воду,
Песни пела, была веселая, 
Зачерпнула воды и слушаю: 
Мне знакомый голос прислышился,
Колокольный звон 
Из-под синих волн. 
Так у нас звонили во Граде Китеже. 
Вот большие бьют у Егория...
Говорят они грозным голосом:
«Ах, одна ты ушла от приступа, 
Сына нашего ты не слышала, 
Нашей горькой гибели не видела. 
Но светла свеча негасимая 
За тебя у престола Божьего». 

     В этом стихотворении звучит уже привычный для нас в творчестве Ахматовой лейтмотив о Граде Китеже, скрывшемся пред очами врагов Божьих в глубинах озера Светлояр, но взывающим оттуда голосом правды. Так и сама Анна Андреевна.

«МНЕ БЫ СНОВА МОЙ ЧЕРНЫЙ ПЛАТОК»

     Она овдовела в 1921 году (венцы брачные, «царские, мученические» она разделяла только с Н. С. Гумилевым, расстрелянным богоборческой властью, а посему и осталась до конца дней его подлинной вдовой!). И подобно своей тезке - тверской землячке благоверной княгине Анне Кашинской, также вдовствующей, потерявшей в Орде супруга и двух сыновей, - была призвана нести нелицемерно выпавший на ее долю крест и сохранять веру Православную, память о величии России Царской. Не случайно же, Ахматова родилась 23 июня, почти в канун того дня, когда Церковь празднует Обретение мощей благоверной княгини Анны Кашинской...

     Тема Града Китежа в поэзии Ахматовой - это все то же соединение русских чаяний прошлого - в «годину смуты роковой» - с духовными чаяниями нынешних поколений, венцом которых, безусловно, является Императорская Россия. Без нее и вне ее мы всегда только сироты и нищие. Эту Россию духовно воплощал на острове Талабск до 2002 года смиренный Старец Николай (Гурьянов), тот «святитель из кельи », о ком так пророчески писала Ахматова в 1914-ом. Впрочем, были на острове и внешние проявления Града Китежа. Это израненные теперь посреди вод Царские врата, Никольский храм, старинное кладбище с часовней Анастасии Римляныни, да келейка светозарного Батюшки, где когда-то находили себе приют и молитвенное внимание Старца письма А. А. Ахматовой и где так чувствуется воздействие недоброй руки в наши дни. Все там - не от духа Старца, не от духа боготворимой им Царской России. И имя его, как и имя Поэта все чаще покрывают лукавыми измышлениями различные современные литераторы. Как покрывают ими и имена Царские. С каждой новой книгой, не признающей ритуальный характер убийства Святых Царственных Мучеников и продолжающей хулить и опытного странника, пророка и Царского друга, Григория (Нового), и Грозного Царя Иоанна Васильевича.

     А, между прочим, родовую вотчину последнего - село Коломенское - Анна Андреевна посещать, когда бывала в Москве. В 60-е годы она писала одному из своих корреспондентов: «Как я завидую Вам в Вашем волшебном Подмосковии, с какой тяжелой горечью вспоминаю Коломенское, без которого почти невозможно жить, и Лавру.». А своему товарищу по переводам иностранной поэзии А. Найману, гулявшему как-то там и посетившему древнюю Вознесенскую церковь, где в 1917 году была обретена чудотворная икона Божией Матери «Державная», она со знанием дела сказала: «А вы заметили, какая она внутри крохотная? Какой, стало быть, маленький был у Грозного Двор?».

     В журнале «Новая жизнь» за 1922 год, некий Н. Алексеев, рецензируя сборник Ахматовой «Anno Domini», писал, явно ерничая: « <...> в своей последней книге стихов А. Ахматова неузнаваема. Тут нет ни четкости, ни прежних ярких образов. Это не книга стихов, а скорее молитвенник, да и внешностью и размером она его напоминает. Поэтесса из «дома Искусства» отправляется в монастырь молиться за чью-то грешную душу.».

     Другой рецензент - Г. Лелевич в статье об Ахматовой (журнал «На посту», 1923), вообще, в духе того времени, не скупится на «эпитеты»: «<...> к двум основным мотивам творчества Ахматовой - эротике и мистике, война присоединила третий мотив - мистический национализм».

     Что ж, рецензенты не совсем и не правы. Уже незадолго до смерти Ахматова признается все тому же А. Найману («Рассказы об Анне Ахматовой» М.: ЭКСМО, с. 83): «Поверьте, я бы ушла в монастырь, это единственное, что мне сейчас нужно. Если бы это было возможно».

     В этих осторожных словах сквозит ответственность Поэта-христианина перед лицом Всевышнего и понимание того, что «никто не приемлет чести сам по себе, только званный от Бога». Вероятно, что и благословения от ее Старцев на жизнь в монастыре не было. А тайну своей бессмертной души, своих духовных переживаний в связи с этим Анна Андреевна унесла с собой в Вечность. Но у нас все-таки остается святое и бесценное свидетельство Старца Николая, в тайной схиме Владыки Нектария: «Какие у нас Светильники Веры! Повсюду... Я хорошо знал Анну Ахматову. Она монахиня была». Свидетельство, расставляющее всё на свои места.

Людмила СКАТОВА 
Великие Луки - Москва

Русский Вестник

---

   Голосуем